Тайны Удольфского замка. Том 2 - Страница 22

— Неужели это те самые слова, которые так часто восхищали меня? Где же таилось очарование? В моем уме или в воображении поэта? — И в том и в другом вместе, — отвечала она самой себе. — Но пламенное вдохновение поэта бессильно, если ум читателя не настроен, как его собственный, хотя бы он и был значительно ниже его.

Эмилия охотно отдалась бы этому течению мыслей, потому что это избавляло ее от более тягостных воспоминаний; но опять-таки она убедилась, что мышление не подчиняется воле, и ее мысли неуклонно вернулись к обсуждению ее отчаянного положения.

Впрочем, желая подышать воздухом, но боясь спускаться вниз на укрепления, чтобы не подвергнуться наглым взглядам товарищей Монтони, она стала прогуливаться по галерее, смежной с ее комнатой; дойдя до дальнего конца ее, она услыхала отдаленные взрывы хохота. То были дикие проявления разгула, а не спокойное, искреннее веселье; шум, казалось, доносился из той половины замка, где жил Монтони. Подобные звуки, раздававшиеся так скоро после кончины ее тетки, особенно тяжело поразили Эмилию, так как они соответствовали всему поведению Монтони в последнее время.

Прислушиваясь, она различила женские возгласы, сопровождавшиеся хохотом; это подтвердило ее худшие догадки насчет нравственных качеств синьоры Ливоны и ее подруг. Очевидно, они попали сюда не против своего желания. Оглянувшись на свое положение, Эмилия поняла его яснее прежнего: судьба бросила ее, одинокую, беспомощную, в пустынную область диких Апеннин, среди людей, которых она считает чуть не злодеями, и среди гнусных сцен порока, от которых душа ее отшатывается с омерзением. В эту минуту, когда картины прошлого и настоящего развернулись перед ее умственным взором, образ Валанкура не оказал своего обычного влияния, и ее решимость уступила страху. Она сознавала, какие мучения готовит ей впереди Монтони, и содрогалась от его бесчеловечной мести. Спорные поместья она почти решила уступить ему хоть сейчас же, если он опять обратится к ней с таким требованием, с тем чтобы обеспечить себе безопасность и свободу; но опять воспоминание о Валанкуре закралось в ее сердце и погрузило ее в отчаяние сомнения.

Она продолжала прохаживаться по галерее, пока сумерки не заглянули сквозь разрисованные стекла, сгущая тени на темной дубовой обшивке стен; далекая перспектива коридора так померкла, что можно было различить только светлое пятно окна в конце его.

По сводчатым залам и коридорам внизу слабо разносились взрывы хохота и достигали этой отдаленной части замка; всякий раз наступавшая после этого тишина казалась еще более жуткой. Но Эмилии не хотелось идти в свою постылую комнату, пока не вернется Аннета, и она продолжала прохаживаться по галерее. Проходя мимо дверей того покоя, где она когда-то осмелилась отдернуть покров, скрывающий зрелище до того ужасное, что она до сих пор не могла о нем вспомнить иначе, как с невыразимым ужасом, — ей невольно пришло в голову это происшествие. Теперь это воспоминание сопровождалось размышлениями еще более гнетущими, так как они были вызваны последними поступками Монтони. Она решила поскорее уйти из галереи, пока у нее еще оставалось силы, как вдруг услыхала чьи-то шаги позади. Это могли быть шаги Аннеты; но, боязливо оглянувшись, она увидала в полутьме какую-то высокую фигуру, идущую за нею следом; тогда все ужасы, пережитые ею в страшной комнате, нахлынули на нее с новой силой. В то же мгновенье она почувствовала, что ее крепко обнимают чьи-то руки, и услыхала над ухом шепот мужского басистого голоса.

— Это я, — отвечал голос. — Ну, чего вы струсили?

Она взглянула в лицо говорившему, но слабый свет, лившийся из высокого окна в конце галереи, не позволял ей рассмотреть черты.

— Кто бы вы ни были, — проговорила она дрожащим голосом, — Бога ради, отпустите меня!

— Очаровательная Эмилия, — воскликнул незнакомец, — зачем вы удаляетесь в эти скучные, темные комнаты и галереи, когда внизу у нас такое веселье? Пойдемте со мной в залу — вы будете лучшим украшением нашего общества; пойдемте, вы не раскаетесь!

Эмилия не отвечала и только старалась высвободиться.

— Обещайте мне, что придете, — продолжал он, — тогда я отпущу сейчас же; но сперва вы должны дать мне за это награду.

— Кто вы такой? — спросила Эмилия возмущенным и испуганным тоном, вырываясь из его объятий, — кто вы, что имеете жестокость оскорблять меня?

— Отчего жестокость? Я хочу только вырвать вас из этого печального уединения и ввести в веселое общество! Разве вы не узнаете меня?

Тогда только Эмилия смутно вспомнила, что это один из офицеров, бывших у Монтони, когда она приходила к нему поутру.

— Благодарю вас за доброе намерение, — отвечала она, делая вид, как будто не поняла его, — но одного прошу, чтобы вы отпустили меня!

— Прелестная Эмилия! — сказал он, — бросьте эту нелепую прихоть — сидеть в одиночестве, пойдемте со мной к гостям, вы затмите всех наших красавиц. Вы одна достойны моей любви.

Он пытался поцеловать ее руку; но страстное желание избавиться от него дало ей силу вырваться и убежать к себе. Она успела запереть за собой дверь, прежде чем он настиг ее; после этого она упала на стул, изнеможенная от страха и только что сделанного усилия; она слышала его голос и попытки вломиться в дверь, но не имела сил даже встать. Наконец она заключила, что он ушел, и некоторое. время прислушивалась к удаляющимся шагам; она успокоилась только тогда, когда все затихло. Вдруг она вспомнила про дверь на потайную лестницу и что он может забраться к ней. Тогда она занялась баррикадированием этой двери, как это делала раньше. Ей представилось, что Монтони уже начал мстить ей, лишив ее своего покровительства, и раскаялась в необдуманности, с какой она пробовала сопротивляться насилию подобного человека: оставить за собой теткины имения казалось ей теперь окончательно невозможным; но ради ограждения своей жизни, быть может чести, она решилась завтра же утром, если ей удастся спастись от всех ужасов этой ночи, отказаться от своих прав на имения, разумеется, если Монтони отпустит ее из Удольфо.