Тайны Удольфского замка. Том 2 - Страница 117


К оглавлению

117

— Дорогая моя, у меня сердце разрывается, на вас глядючи! Сидите, глазки потупивши в землю, и такая бледная, убитая; мне, право, боязно за вас…

Эмилия все молчала и как будто даже не слышала, что ей говорила старуха.

— Да и то сказать, — продолжала Тереза, — может быть, мосье Валанкур живехонек и здоровехонек… кто знает?..

При этом имени Эмилия подняла глаза и устремила растерянный взор на Терезу, точно силилась понять, что такое она говорит.

— Ну да, правда, милая барышня, — продолжала Тереза, — не поняв значения этого пытливого взгляда, — мосье Валанкур, может быть, жив и весел…

Услыхав опять те же слова, Эмилия уразумела наконец их смысл, но вместо того, чтобы произвести желаемое действие, они только усилили ее муку. Она поспешно вскочила со стула, стала ходить взад и вперед по тесной комнатке, порою вздыхая, вздрагивая и ломая себе руки.

Между тем Тереза, с безыскусственной, искренней преданностью, старалась всячески угодить ей: она подложила огня в очаг, разворошила его, так что вспыхнуло яркое пламя, подмела очаг, переставила стул, с которого встала Эмилия, на более удобное, теплое место, затем вынула из шкапа фляжку вина.

— Ночь бурная, барышня, — сказала она, — на дворе дует холодный ветер; подвиньтесь-ка поближе к огню и выпейте стаканчик этого вина: оно оживит, подкрепит вас, — мне оно часто помогало, — ведь такого вина не каждый день найдешь: это доброе лангедокское вино — последние шесть бутылок прислал мне мосье Валанкур накануне своего отъезда из Гаскони в Париж. Вино это все время служило мне вместо лекарства; и всякий раз, как я пью его, так и вспоминаю своего благодетеля и слова, которые он сказал мне: «Тереза, — говорит, — вы уж не молоденькая, вам нужен стакан доброго вина от времени до времени. Я пришлю вам несколько бутылок; пейте себе на здоровье, да вспоминайте меня, вашего друга». — Да, именно, это были его собственные слова — «меня, вашего друга!»

Эмилия все ходила по комнате, как будто не слыша, что говорит Тереза.

— И я часто-таки вспоминаю о нем, бедном юноше: ведь это он доставил мне кров и кусок хлеба… Ах, он теперь на небе, вместе с праведником, старым моим барином!…

Голос Терезы прервался; она заплакала и поставила бутылку на стол, не имея сил налить вина. Ее горе как будто заставило Эмилию очнуться из забытья; она подошла к ней, остановилась и, пристально поглядев на нее, молча отвернулась, как бы удрученная мыслью, что Тереза сокрушается тоже о Валанкуре.

Опять Эмилия беспокойно заметалась по комнате. Вдруг среди завываний ветра раздались мягкие звуки гобоя или флейты, и эти мелодические звуки проникли в душу Эмилии: она остановилась и прислушалась. Нежные звуки, по временам приносимые ветром и затем опять заглушаемые бурей, были проникнуты жалобой, тронувшей сердце Эмилии; она залилась слезами.

— Так и есть! — заметила Тереза, — это Ричард, сын соседа, играет на гобое; грустно в такие минуты слушать прелестную музыку!

Эмилия продолжала плакать, не отвечая.

— Он часто играет по вечерам, — прибавила старуха, — иногда молодежь пляшет под звуки его гобоя. Да не плачьте вы так, голубушка моя! и пожалуйста, отведайте вина!

С этими стонами она налила немного вина и подала Эмилии, которая нехотя взяла стакан.

— Пригубите за здоровье мосье Валанкура, — сказала Тереза в то время как Эмилия подносила стакан к губам, — ведь это он подарил мне вино, сударыня. — Рука Эмилии дрожала, и она пролила вино, отводя его от губ своих.

— За чье здоровье? Кто тебе прислал это вино? — промолвила она прерывающимся голосом.

— Мосье Валанкур, дорогая моя: я знала, что вам это будет приятно. Это уже последняя бутылка, все вышли…

Эмилия поставила стакан на стол и расплакалась; Тереза, испуганная и встревоженная, старалась ее успокоить; но Эмилия только махнула ей рукою, прося оставить ее одну, и зарыдала еще сильнее прежнего.

Внезапный стук в дверь избушки помешал Терезе тотчас же исполнить приказание своей госпожи. Она пошла было отворять, но Эмилия, остановив ее, просила никого не впускать; однако тут же вспомнив, что приказала своему слуге прийти за ней, чтобы проводить ее домой, прибавила, что это, вероятно, Филипп пришел, и старалась сдержать свои слезы, пока Тереза отправилась отворять дверь.

Чей-то голос, заговоривший снаружи, привлек внимание Эмилии. Она насторожилась, устремила взор на дверь, из которой показался в ту минуту какой-то человек и мгновенно, при ярком отблеске пламени, она узнала… Валанкура!

Эмилия вскочила с места, задрожала и, снова опустившись на стул, потеряла сознание.

Тереза громко вскрикнула, — тут только она узнала Валанкура, — раньше она не могла его признать по слабости зрения, да еще в потемках; но все его внимание сразу устремилось на женскую фигуру, которая на его глазах упала со стула перед очагом; поспешив к ней на помощь, он убедился, что поддерживает Эмилию! Можно себе представить все разнообразные чувства, охватившие его при свидании с той, с кем он уже никогда не надеялся больше свидеться, и при виде ее, бледной и безжизненной, в своих объятиях, — но описать эти чувства в нескольких словах невозможно. Не описать и ощущений Эмилии, когда она открыла глаза и опять увидела перед собой Валанкура. Страшное беспокойство, с каким он глядел на нее, мгновенно сменилось радостью и нежностью, когда глаза его встретились с ее взглядом и он убедился, что она оживает. Он мог только воскликнуть: «Эмилия! Эмилия!», наблюдая как она приходит в себя; но Эмилия отворачивала от него взор и слабо пыталась высвободить свою руку. Однако в эти первые минуты упоения, когда она избавилась от мучений неизвестности и страха за его жизнь, она позабыла все его проступки, заслуживавшие негодования и, видя Валанкура таким, каким он был, когда она полюбила его, испытывала одну только нежность и восторг!.. Но, увы! солнце проглянуло лишь на один миг! Воспоминания, как тучи, вдруг омрачили ее душу, и затмили образ, овладевший ее воображением, — опять ей представился Валанкур униженный, Валанкур недостойный ее прежней любви и уважения. Сердце ее сжалось; отняв у него свою руку, она отвернулась, чтобы скрыть свое горе, а он молчал, еще более смущенный и взволнованный.

117